На корабле утро - Страница 111

111

И ладно бы вал. Ладно бы из ягнувита. Все это само по себе – не хорошо и не плохо. Но ведь на валу были расставлены страховидные зенитные башни ягну – те самые «головы акул-молотов» на пухлых «кактусах», за уничтожение которых в районе «Доры» нам всем по медальке надо бы повесить.

Если верить карте, полученной от Бондаровича, пространство между нашим рубежом развертывания и расселиной могло простреливаться семью «акульими головами».

С другой стороны, на той же карте Бондаровича целых шесть из семи установок были маркированы как «предположительно уничтоженные». Кем и когда – не вопрос. Ракетами с борта рейдеров и «Муренами» штурмовиков в ходе первого удара.

«Слишком хорошо, чтобы быть правдой», – думал я, нашаривая гребень вала визирным раструбом, укрепленным на плече Колбаса.

– Ну-ка, Сенечка, – попросил я Колбаса, – дай мне седьмой диапазон… И будь добр, фильтрацию по красно-оранжевой части спектра…

– Даю! – бодро отвечал тот.

Я чувствовал себя старинным ученым, который припал к окуляру оптического микроскопа и вращает верньеры фокусировки. Вот перед взором серая пористая муть, вот проносятся какие-то мушки, сяжки, штришки… И вдруг – чудо! Взору открывается инфузория-туфелька во всем своем простейшем великолепии! Все эти ее реснички-вакуольки, митохондрии-мембранки…

Так и я, продравшись через дебри цифровой галиматьи, увидел наконец свою инфузорию.

В ровном синтезированном сталисто-голубом свете возвышался вал. Его гребень был повсюду изрыт воронками, местами словно изрублен гигантским мачете… и лишь крошечные нетронутые участки напоминали, что когда-то вал был гладким и ровным.

От двух отмеченных на карте зенитных башен остались лишь воспоминания.

О трех других сказать что-либо определенное было трудно. Внешне они выглядели почти нетронутыми. Но, памятуя о том, как наши ракеты на гиперзвуке проходят эти башни насквозь и те стоят «как живые», я хотел надеяться на лучшее.

И наконец, еще пара башен – как назло, они стояли ровно над расселиной – не только выглядела невредимой, но и выказывала явные признаки активности.

– Командир, – тихо, почти шепотом позвал меня Колбас. – Слышь, командир, не туда глядишь! Возьми четыре больших деления выше.

Четыре больших деления – это в нашем случае было градусов сорок по углу места. И соответственно около двух километров вверх от гребня вала.

Если раньше я был кабинетным биологом-любителем при инфузории, то теперь почувствовал себя секретным инфекционистом, напоровшимся на неизвестную науке ораву хищных вирусов.

Над шахтой «Берты» висело с полсотни паладинов. Они пребывали в какой-то противоестественной спячке, как осенние пчелы: висели на месте и лишь едва заметно покачивались в восходящих из шахты потоках воздуха.

А теперь вопрос: что могут тридцать осназовцев противопоставить пятидесяти паладинам?

Ответ: ничего.

Выполнить боевую задачу – невозможно.

Все старания – коту под хвост.

Впрочем, я ведь с самого начала окрестил рейд на Алборз «Операцией „Самоубийство“…

Не отрываясь от созерцания паладинов, я быстро прокрутил в памяти все, что в плане Бондаровича предусматривалось на случай эвакуации при невыполненной боевой задаче.

Грузиться на «Тарпаны»… Искать маршрут отхода… Отступать к заливу…

От всего этого тошнило. Но где варианты?

Погибнуть в неравном бою? Ладно самому сгореть – так еще и ребят погубить!

Нельзя.

Или – была не была! – рвануть сейчас на полной скорости к расселине… Не разгружая заряды, уронить их туда вместе с «Тарпанами»…

Нет, не пройдет.

Пора было командовать «отбой». Я набрал в легкие воздуха… но в этот миг картинка исчезла.

– Что за херня? – спросил обескураженный Колбас.

– Вот именно!

– С приборами вроде полный порядок…

– Может, помехи? – вяло предположил я.

– Чьи это? – не понял Колбас.

И тут меня осенило.

– Наши помехи. Наши. Н-а-ш-и!

Конечно же, это было «Сияние». Комбинированная оптико-электронная завеса, поставленная то ли нами, то ли немцами.

«Анадырь»! Наш сигнал прошел! И механизмы воздушно-космической операции прикрытия неумолимо набирают обороты!

«Сияние» – это только запев нашей песни.

Сейчас такой сводный хор грянет, что ягну оглохнут!

Но оглохнут они не надолго. А значит, нельзя терять ни секунды.

– Рота, слушай приказ! «Тарпанам» – выйти на маршрут и совершить бросок к расселине. Всему спешенному составу повзводно цепью за «Тарпанами» – бегом марш! Для преодоления открытого участка плато разрешаю использовать реактивные ранцы в режиме «Икар».

Конечно, ресурс ранцев следовало экономить – он невелик, ведь мы не «Дюрандали». А нам еще в расселине на них летать. С другой стороны, если циклопов перебьют на пути к расселине, какой же толк в ранцах? Я первым подал пример – раскрыл крылья и взмыл над вершиной горы.

Да-да, крылья. Ведь «Икар» – это режим крылатого полета.

Дело в том, что на планетах с атмосферой сколько-нибудь длительный полет без крыльев превращается в сущую пытку. Как «Богатыри» ни просчитывай, а превратить тушку с четырьмя подвижными конечностями и головой в приемлемый летательный аппарат практически невозможно.

А вот с крыльями – другое дело. Скафандр превращается в своего рода центроплан, ранец дает реактивную тягу, а крылья – аэродинамическую подъемную силу. Думаю, отцы воздухоплавания Лилиенталь и Жуковский оценили бы этот фокус отечественных конструкторов…

Бондарович охарактеризовал остаточную ударную мощь «Кельна», «Изумруда» и их палубных авиакрыльев настолько пренебрежительно, что на многое я не рассчитывал.

111