На корабле утро - Страница 113

113

– Кирбитьев, как слышишь меня? – позвал я нашего радиста.

Звали его, кстати, Ерусланом. И происходил он с Большого Мурома, что, конечно, накладывало отпечаток на его манеру выражаться.

– Нешто ж не слышу? Слышу, товарищ командир.

«Щ» и «ш» были у Еруслана густыми, как муромские щи.

– Передавай в эфир на всех диапазонах код «Петергоф».

– Понял, товарищ командир.

И вот мы снова наверху.

Догорают два радужных полотнища «Сияния». Одно – аккурат по гребню ягнувитового вала, изрытого до полной неузнаваемости. Второе – над лавовым плато, в стороне отрогов Кряжа Голодных Дэвов.

Жарят Макраны, температура поверхности – под девяносто по Цельсию, быстро густеет дымка.

Кажется, всё. Войны больше нет. И ни один выстрел, ни один взрыв не потревожат вековечный покой этих богом забытых лавовых пустошей.

Мы сидим на броне «Тарпанов», которые уносят нас прочь от «Берты» (этим именем я теперь не назову даже собаку!), от искореженного титанира, от размолотого в щебенку ягнувита, от восьмисот рентген в час, от мыслей «скорей бы все кончилось».

Встроенный массажер «Богатыря» разминает мне плечи, нежно колет их специальной проволочной щеточкой с микрозарядами на каждой щетинке, система вентиляции выставлена в режим «морской бриз», я снова пью какао…

Циклопы тоже присмирели. Так напахались на разгрузке, что пока ни у кого нет сил балагурить. Редкий случай, кстати.

И только Еруслан Кирбитьев монотонно бубнит во все свои микрофоны, тангенты, хрен знает что еще.

– «Петергоф»… «Петергоф»… Код «Петергоф»… Повторяю… «Изумруд», как слышите? «Кельн», как слышите? «Петергоф»!..

Если нас и слышали, то ничем себя не обнаруживали.

У меня было разрешение на самостоятельный подрыв всей силумитовой закладки сразу после отвода людей за предварительный рубеж развертывания. Считалось, что взрыв приведет не только к закупориванию «Берты», но и к сползанию края лавового плато из-под основания хребта в район шахты.

Разумеется, это означало почти стопроцентную гибель всего и всех, невзирая на броню «Тарпанов», «Богатырей» и даже реактивные ранцы. Мы же нешуточный катаклизм устраиваем. Люди как боги, ептыть!

Подрыв подрывом, но был еще такой деликатный момент, как эвакуация.

Остаться куковать на континенте Бахрим?! Слуга покорный…

А потому хотелось надеяться, что какой-нибудь завалящий «Геккон» посадочным способом или «Кирасир» из режима висения с помощью тросовых подъемников все же заберут нас домой к мамочке. И надежда эта могла окрепнуть только в том случае, если один из рейдеров отзовется, подтвердив хотя бы сам факт своего существования.

Но эфир шипел и завывал. В нем лопались рессоры и басовые струны, сыпался песок и перекатывались чугунные шары. О! Это был эфир ягну и чоругов – радиопесни плазменных двигателей, вскрики материи, возмущенной инопланетными антигравами, шепот туманностей, где не бывал российский триколор.

И вдруг – долгожданная человеческая речь. Барабанной дробью, обрывками. «…„Мисхор“… не имею… подрыв… ович…»

– Хвала Господу, братие! – просиял Еруслан. – Слышу Бондаровича!

А спустя секунду мы «услышали Бондаровича» по-настоящему. Услышали так, что «Тарпаны» подлетели в воздух на полную высоту колеса, а мы – кто совсем расслабился и отпустил поручни – взмыли вверх, как котлеты, которые умелая лопатка повара подкидывает над раскаленной кулинарной решеткой.

Что произошло – разом поняли все, даже самые непонятливые.

Возмущенные вопли быстро сменились ликующим «ура!».

Я, к стыду своему, оказался в числе выпадышей. Поднимаясь с четверенек, я не кричал «ура». Я радовался молча, с глупой улыбкой глядя на удаляющуюся задницу «Тарпана».

Второй тектонический удар – эхо первого, отразившееся от границы планетарной коры и мантии, – был слабее и подбросил меня на какие-то жалкие полметра.

Вслед за ним по плато разлилась частая вибрация – это сотни тысяч кубометров океанской воды с ревом хлынули в бреши, пробитые калифорниевыми боеголовками между заливом и шахтой «Антона».

И четвертым номером, в качестве маленькой призовой игры, нас вбило в землю нижним фасом воздушного ударного фронта.

А вот если бы не Кряж Голодных Дэвов, то, полагаю, уволокло бы нас, невзирая ни на какие «Богатыри», обратно в расселину.

Мехводы «Тарпанов» сдали назад, чтобы подобрать нас.

Конечно, было много шуток – в основном на тему того, в чьей учебке какие были обычаи заведены насчет тех, кто с брони на марше падал. Но мы не обижались. Радость не оставляла в душе места для каких-либо других чувств, они казались какими-то… невозможными.

«Тарпаны» вновь двинулись вперед. Покончив с воспоминаниями об учебках, циклопы придумали себе новое развлечение. Теперь они вовсю таращились на очищенные от тумана взрывной волной вершины кряжа, высматривая, когда же из-за них покажутся классические черные грибы с антиядерных плакатов…

– Я так понял, дэвы это что-то типа чертей? – спросил Черныш у образованного Щедролосева.

– Ну типа да.

– А хуже или лучше?

– Чертей?

– Ну да.

– Для зороастрийца – хуже. А нам, православным, по фигу…

– А вот и первый дэв башку показал… – сказал Свиньин, указывая железным пальцем в сторону тяжелого зловещего облака, которое вырастало над частоколом горных макушек.

В общем, как пишут в обвинительных заключениях военных трибуналов, «марш осуществлялся неорганизованно, круговое наблюдение за местностью не велось, командиры взводов и лично комроты утратили бдительность…» Поэтому когда астрофаг «Берта» начал довольно шустро вылезать из своей шахты, мы некоторое время не замечали того, что увидел бы и гражданский с диоптрией минус четырнадцать, посмотри он в нужную сторону.

113